Солнце было в зените. Медный от пыли диск висел в центре белесого, нечистого неба, ублюдочная тень корчилась и топорщилась под самыми подошвами, то серая и размытая, то вдруг словно оживающая, обретающая резкость очертаний, наливающаяся чернотой и тогда особенно уродливая. Никакой дороги здесь и в помине не было -- была бугристая серо-желтая сухая глина, растрескавшаяся, убитая, твердая, как камень, и до того голая, что совершенно не понятно было, откуда здесь берется такая масса пыли.
Ветер, слава богу, дул в спину. Где-то далеко позади он засасывал в себя неисчислимые тонны гнусной раскаленной пороши и с тупым упорством волочил ее вдоль выжженного солнцем выступа, зажатого между пропастью и Желтой стеной, то выбрасывая ее крутящимся протуберанцем до самого неба, то скручивая туго в гибкие, почти кокетливые, лебединые шеи смерчей, то просто катил клубящимся валом, а потом, вдруг остервенев, швырял колючую муку в спины, в волосы, хлестал, зверея, по мокрому от пота затылку, стегал по рукам, по ушам, набивал карманы, сыпал за шиворот…
Ничего здесь не было, давно уже ничего не было. А может быть, и никогда. Солнце, глина, ветер. Только иногда пронесется, крутясь и подпрыгивая кривляющимся скоморохом, колючий скелет куста, выдранного с корнем бог знает где позади. Ни капли воды, никаких признаков жизни. И только пыль, пыль, пыль, пыль…
Время от времени глина под ногами куда-то пропадала, и начиналось сплошное каменное крошево. Здесь все было раскалено, как в аду. То справа, то слева начинали выглядывать из клубов несущейся пыли гигантские обломки скал – седые, словно мукой припорошенные. Ветер и жара придавали им самые странные и неожиданные очертания, и было страшно, что они вот так – то появляются, то вновь исчезают, как призраки, словно играют в свои каменные прятки. А щебень под ногами становился все крупнее, и вдруг россыпь кончалась, и снова под ногами звенела глина. | Il sole fu nello zenit. Il disco ramato dalla polvere fu appeso al centro del cielo biancastro e impuro, l’ombra bastarda si contorceva e si rizzava proprio sotto ai piedi, ora grigia e sfocata, ora, all’improvviso, come se fosse risuscitata acquisiva incisività delle linee, riempita di nero e allora particolarmente raccapricciante. Qui non ve n’era nessuna traccia della strada – c’era invece fango gobbo, grigio-giallo, essiccato, screpolato, distrutto, duro come pietra e nudo fino a tal punto, che non si potesse capire, assolutamente, da dove venisse tutto questo mucchio di polvere. Il vento, per fortuna, tirava nella schiena. Da qualche parte dietro in lontananza esso aspirava le innumerevoli tonnellate di schifosa, arroventata polvere e con persistenza ottusa la trascinava lungo lo sporto arso dal sole, stretto tra un abisso e un muro giallo, ora la gettava in protuberanza turbinante proprio fino al cielo, ora la arrotolava strettamente nei flessibili, quasi civettuoli, colli dei cigni delle trombe d’aria, ora semplicemente la faceva arrotolare come un’onda turbinante, e poi, di colpo andando in bestia, gettava farina pungente nella schiena, nei capelli, frustava, inferocito, la nuca bagnata dal sudore, sferzava le mani, le orecchie, riempiva le tasche, si versava dietro il collo… Qui non c’era nulla, da tempo non c’era nulla. Ma forse mai c’era stato. Sole, fango, vento. Solo qualche volta volava, come un saltimbanco che si arrotola, uno scheletro spinoso del cespuglio, strappato con la radice solo Dio sa dove alle spalle. Neanche un goccio d’acqua, nessun segno di vita. E solo polvere, polvere, polvere… Ogni tanto il fango sotto ai piedi scompariva, e cominciava incessante tritume di pietra. Qui tutto era rovente, come all’inferno. Ora a destra, ora a sinistra cominciavano ad apparire dalle nuvole della polvere che correva gli spezzoni giganteschi delle rocce – canuti, come se fossero coperti di farina. Vento e calore conferivano ad essi le sagome strane e inaspettate, e faceva paura, che essi in tal modo - ora apparissero , ora nuovamente scomparissero, come i fantasmi, come se giocassero a loro nascondino di roccia . Ma la ghiaia sotto ai piedi diventava sempre più grande, e di colpo giacimento finiva, e di nuovo sotto ai piedi risuonava il fango. |